Город, не верящий слезам
Можно восстановить город. Но можно ли восстановить любовь к нему? Переживания коренного москвича Виктора Ерофеева.
В детстве я очень любил Москву. Она мне казалась идеальным городом. Она тогда еще не вытянулась ввысь, несмотря на высотки, не намазала губы красной кричащей помадой, не покрылась зазывными рекламами. Она еще была послевоенной полуголодной деточкой. Она еще не стала мегаполисом
Виктор Ерофеев
В детстве моя Москва состояла из сада "Аквариум", Патриарших прудов, памятника Пушкину, улицы Горького, праздничных украшений на Центральном телеграфе, Сокольников, станции метро "Маяковская", Василия Блаженного и Красной площади. Москва мальчика из "хорошей семьи".
Я чувствовал себя маленьким хозяином родного города. У нас в переулках было много хулиганов, но я их не очень боялся. Они были частью городского пейзажа. Я все в Москве принимал как должное и уютное. Это далекое чувство московского рая живет во мне и сейчас, его никто у меня не отнял. Без Москвы я был бы совсем другим человеком. Я — москвич, то есть, значит, часть Москвы.
Я соглашаюсь на гигантские размеры Москвы, на ее расфокусированную ментальность, на ее анонимность и многомиллионность. Но теперь для меня Москва — это райское и адское место попеременно, параллельно и одновременно. Ничего подобного я не испытываю по отношению к другим городам. Чем дальше, тем больше я понимаю, что я свой город знаю мало, что я его скорее придумал, чем изучил. Этот город охотнее ругается, чем улыбается. В этом городе кареты скорой помощи запаздывают с летальным исходом. Если я больше трех месяцев сижу безвылазно в Москве, я нестерпимо хочу из нее удрать, потому что она меня достает своей космической аморальностью. Вот, собственно, главное адское свойство Москвы: не протянуть руку помощи. Но если я надолго уезжаю из Москвы, не важно даже, куда, но особенно в скучные города местного значения, я начинаю скучать по Москве, я забываю ее хамские выкрутасы, я скучаю по друзьям, по Василию Блаженному, по моему московскому детству.
Из Москвы надо время от времени непременно бежать. Воздух — чудовищный. Такого нет ни в Нью-Йорке, ни в Риме. Разве что в Катманду. Аура — лживая. Много в Москве измен и неверности. Много понтов и безвкусной роскоши. Только в адском городе есть такие тюрьмы и СИЗО, где гниют и гибнут люди, не приговоренные к смертной казни, но имеющие шанс ее заслужить. Только в адском городе полиции боятся больше, чем ночной прогулки по кладбищу. Только в адском городе люди меняют советские очереди на жрущие время пробки. Утром проснешься — ноябрь, небо злобное, серое — это прямой путь к революции! Понимаешь рабочих, устроивших в Питере и в Москве всемирный переворот. Но погода с тех пор не поменялась. Бежать! Бежать на мелкий тропический остров! Бежать к дикарям, у которых никогда не было образцового коммунистического города!
Но вот беда: у тропических дикарей нет ни театра Вахтангова, ни галерей "Винзавода", ни золотых рыбок Матисса из коллекции Пушкинского музея, ни карамазовских общений до утра. Нет на тропическом острове и московских красавиц — они прославились на весь мир своей эротической воспламененностью, своими охотничьими походками.
Москва — один из самых интересных городов на свете. В Москве интересно жить — но невыносимо болеть, стареть и умирать. В Москве хорошо быть на коне, но не дай бог стать "лузером", "сбитым летчиком", лишним человеком. Мы в Москве не защищены ни от чего. Ни от холеры, ни от чумы. На "зебрах" то тормозят, то давят. Теперь стали больше тормозить — через триста лет мы проснемся милыми московскими лежебоками.
Приезжают люди из Берлина, рассказывают чудеса про берлинские заботы об инвалидах. Райский город начинается именно с этих никчемных забот. В адском городе торжествует социальная показуха. В адском городе люди десятилетиями не могут купить себе квартиру, подсчитывают чужие аборты, а своих не считают, живут без уважения к себе.
Сейчас много разговоров об этнических проблемах, об иммигрантах, наводнивших Европу. У нас злорадствуют: не справилась Европа с мультикультурностью, погибает... Но сколько в нашей Москве скопилось горючего недоброжелательства, утробной ненависти ко всему, что не наше, ко всему, что не похоже на нас! И тот, кто об этом смеет говорить, тоже не наш. Потому что наши — это те, кто шумит и мало делает, очень мало, чтобы легче жилось инвалидам. Адский город слезам не верит.
Моя любимая детская Москва была, конечно, игрушечным городом. Есть такие игрушечные города не только в детском сознании. Их можно найти там, где меньше, где мало человеческой агрессии. Вы обратили внимание на то, как бешено лают собаки в московских скверах, подмосковных поселках? От кого они научились так лаять? Разделение на райские и адские города проходит по линии агрессии. Агрессивность отпечатывается на лицах. Они становятся пасмурными, нездоровыми, невыспавшимися. Такими они являются в метро. Я — москвич. Мне жалко мой город.
источник: Журнал "Огонёк", №43 (5202), 31.10.2011
))
