Одним из распространённых мифов, касающихся способов научного познания, является образ учёного как подвижника, интересующегося только открытием истины и неуклонно придерживающегося идеалов научной деятельности. Так, образ учёного, последовательно следующего нормам научной деятельности, описанным Р. Мертоном (объективность, универсализм, организованный скептицизм, незаинтересованность и коммунизм, не в политическом смысле слова)[123], был раскритикован как «сказочный» и «карикатурный»[124]. Стремясь подчинить деятельность учёных научным нормам, фактически научное сообщество весьма терпимо относится к их нарушениям.[125] По данным ряда исследований, различного рода обманы достаточно многочисленны в научной среде и не влекут строгих последствий для нарушителей норм.[126] Например, исследование, проведенное журналом New Scientist, показало, что только 10 % учёных, пойманных на том или ином обмане, были впоследствии уволены.[126]
Истории науки известны случаи, когда не только малоизвестные учёные, но и фигуры первой величины занимались подтасовкой эмпирических данных для «улучшения» своих теорий, например, Кеплер, Галилей, Ньютон и др.[127][128][129] Однако вопрос нарушения норм науки является неоднозначным с этической и прагматической точек зрения.[130] Зачастую учёные, делая открытия интуитивным неэмпирическим путём, могут совершить манипуляции данными не для скрытия или искажения истины, а для ускорения её распространения.
Кроме этого некоторые научные нормы являются чисто декларативными, будучи противоположными общепринятому поведению. Например, требование отсутствия личной заинтересованности учёного и беспристрастного познания считается трудновообразимым и практически неосуществимым, поскольку деятельность учёных, в том числе выдающихся, зачастую окрашивается как позитивно, так и негативно влияющими на научное творчество чувствами и эмоциями.[131] При этом характерные для науки конфликтные отношения между учёными нередко стимулируют приток новых и ярких идей.[126]
Норма коммунизма в науке («делись идеями и не помышляй о собственности на них»), будучи признанной официально, на практике превращается в противоположную ей — в конкуренцию между учёными, в «норму секретности».[132] Такое расхождение между идеалом и реальным поведением научных работников характерно для всех официальных норм науки, вызывая подчас когнитивный диссонанс и чувство раздвоенности у некоторых учёных.[133]
На практике широко применяется способ, при котором «нарушая нормы науки, учёные описывают свои действия, преподносят их научному сообществу так, будто эти нормы соблюдены»[134] В особенности это актуально для формальных ситуаций — выступлений, печатных работ, отчётов и т. д.: учёные описывают свои действия в соответствии с нормами науки и идеалами научного познания, хотя в действительности они обычно подчинены субъективности, пристрастности и другим «контрнормам» и социально-психологическим факторам, мощно стимулирующим научный поиск.[135]
С точки зрения психологии науки, субъективность учёных не является помехой для стремления и приближения к объективной истине.[136] Учёные стараются самостоятельно преодолевать субъективность, присущую им как людям и препятствующую объективному познанию, и побуждаются к этому нормами научного сообщества. Одновременно именно нарушение этих норм, субъективность и амбициозность учёных часто дают сильную мотивацию и основу для приближения к объективным истинам.[137]
Таким образом, ввиду того, что субъективный аспект научного познания является необходимой основой научного творчества, официальные научные нормы рассматриваются как мягкие ограничители и ориентиры, а не как императивы, требующие беспрекословного подчинения.[138] Образ учёного, который читает «книгу природы» и живёт в «башне из слоновой кости», служит в науке идеалом и ориентиром, но в действительности далёк от реалий научной жизни.[103] Более верным будет сказать, что учёный пишет «книгу природы», пропуская приобретаемые знания через своё субъективное представление, давая при этом основу для приближения к объективной истине.[117]