*Юрий*
Yuriy
Рецепт доктора Хаммера.
«Как делаются миллионы?» — спросили Арманда Хаммера на вечеринке у миллиардера Пола Гетти. «Это не так трудно, — отвечал пожилой мультимиллионер, — надо просто дождаться революции в России. Как только она произойдет, следует ехать туда, захватив теплую одежду, и немедленно начать договариваться о заключении торговых сделок с представителями нового правительства. Их не больше трехсот человек, это не представит большой трудности».
На кремлевских башнях еще золотились двуглавые орлы, когда удача улыбнулась юному Арманду. Ему едва исполнилось двадцать три, и он только что получил диплом доктора медицины Колумбийского университета. По легенде, в 1921 году он приехал в Россию лечить голодающих. На самом деле он приехал делать бизнес. Еще в Штатах Хаммеры познакомились с большевистским эмиссаром Людвигом Мартенсом. Тот закупал у их компании Allied Drugs аспирин, кодеин и морфий для отправки в Россию.
Мартенс и объяснил Хаммерам, что с военным коммунизмом покончено и Советская Россия готова сотрудничать с иностранным капиталом. Большевики извлекли урок из Кронштадтского восстания и провозгласили новую экономическую политику, означавшую возвращение к рыночной экономике. В лексиконе вождей появилось слово «концессия». Вместо кухарок поднимать из руин промышленность призывались иностранцы. Бывшим собственникам и новым инвесторам сулили долгосрочную аренду шахт и заводов и договоры о разделе продукции.
Члену американской компартии Джулиусу Хаммеру с сыновьями терять было особо нечего. Allied Drugs едва сводила концы с концами. Мартенса выслали из Штатов. К счастью, он занял солидный пост в Москве. В России у Джулиуса был и другой знакомец — Борис Рейнштейн, с которым он познакомился в 1907 году на конгрессе 2-го Интернационала в Штутгарте.
Ехать в красную столицу надлежало не с пустыми руками. Арманд привез наркому здравоохранения Николаю Семашко набор хирургических инструментов. Рейнштейн, к тому времени возвышенный в Коминтерне и Профинтерне, не преминул доложить о «помощи американских коммунистов» Ленину, верившему в интернациональную солидарность трудящихся. Товарищ Мартенс, теперь председатель Главметалла, тоже не забыл о нью-йоркских знакомых. Как не свозить американского предпринимателя на Урал? Не беда, что новоиспеченный медик ничего не смыслит в горнодобывающем деле. Главное — есть «социальный заказ» партии на привлечение иностранного капитала плюс интерес cо стороны Allied Drugs.
Восемнадцатого сентября 1921 года Хаммер с Мартенсом прибыли в Екатеринбург и, сменив поезд на лошадей, двинулись в Алапаевск.
— Эту асбестовую шахту легко очистить от мусора, — убеждал Хаммера шеф Главметалла. — Асбест добывается взрывным способом и по железной дороге доставляется в Европу, где продается за хорошую цену.
Мартенс предложил Хаммеру концессию в виде дара, если тот сумеет поставить в Россию американскую пшеницу. Бесплатно? Ничуть не бывало. У Москвы не было валюты, но советское правительство обещало расплатиться пушниной, черной икрой, конфискованными ценностями «бывших». Плюс сулило 5% комиссионных с этой бартерной сделки.
Ленин одобрил идею Мартенса насчет концессии. Попав через Рейнштейна на прием к «кремлевскому мечтателю», Арманд, по правде говоря, сомневался, нужны ли ему асбестовые рудники в Алапаевске. Его представления о прибыльности шахт и рынке сбыта были почерпнуты из разговора в поезде с горным инженером из тех мест. Фирма у него совсем маленькая, опыта общения с советской бюрократией нет. К изумлению американца, вождь мирового пролетариата пообещал снять все вопросы по концессии на самом высоком уровне. По словам Хаммера, Ленин сказал: «…Если необходимо, я даже не буду дожидаться заседания Совнаркома. Такого рода дело легко решить по телефону».
Чем подкупил Ильича молодой американец? Асбестовая концессия прошла прицепным вагоном. Паровозом выступило обещание Хаммера привезти «голодающим уральским рабочим» миллион пудов хлеба. Договор, заключенный с Хаммером 27 октября 1921 года, Ленин оценил как «начало торговли» с Западом. От заместителя наркомвнешторга Ивана Радченко, составлявшего контракт, вождь требовал: «Мне сообщите, кого назначаете ответственным исполнителем, какие товары готовите, налегаете ли особенно на артистические и гохрановские и т. д. 2–3 раза в месяц присылайте мне отчеты: что привезено в порт».
Асбестовую концессию, третью по счету в Советской России, подарили Хаммерам и для пропаганды: мол, заходите все, страна открыта. Сам Ленин описал «обманку»: «Пусть это будет концессия, пусть даже фиктивная… Мы хотим показать и раструбить… что американцы клюнули на концессию». Арманд заблуждался, думая, что «обаял» хозяина Кремля. Он попросту попался на крючок Ленина, увидевшего в молодом американце «полезного буржуазного идиота», чья жадность поможет коммунистам вырваться из экономической блокады.
Молодой Хаммер воспользовался расположением Ильича по полной программе. Он включил в концессионный контракт обязанности правительства обеспечить его фирму помещениями, транспортом, вооруженной охраной. Заняв под офис бывший салон Фаберже на Кузнецком Мосту, 4, он научился говорить вальяжно и размеренно, подчеркивать свою значимость и знакомства на самом верху. Вернувшись в конце 1921 года в Нью-Йорк, Хаммер устроил фуршет для потенциальных инвесторов в шикарном отеле Commodore. Асбестовая концессия рекламировалась как процветающее предприятие (хотя там еще не добыли ни грамма), а будущее иностранного капитала в России — как надежное и прибыльное. Под впечатлением от услышанного банкиры согласились выдать ему ссуды на фрахт судов для доставки грузов через Атлантику и закупку пшеницы.
В мемуарах, изданных Хаммером на склоне лет, автор приукрасил ту историю до неузнаваемости. По его словам выходило, что первым пароходом в декабре 1921 года он привез зерно и, выгрузив его, взамен отправил меха и прочее. Скорее всего, так и было обещано большевикам до сделки. На деле же сначала отправились в Америку русские товары, утверждает, опираясь на документы, биограф Хаммера Эдвард Эпстайн. Семейство Хаммеров, не имея торговой сети и хоть какой-то стратегии продаж, предлагало их перекупщикам. Но в икре нашли консерванты, запрещенные в США, и ее пришлось «толкать» в Канаде. Меха уходили за полцены.
Пшеница же доплыла до России лишь к лету 1922-го и в количестве значительно меньшем, чем было обещано. Первая партия составила всего 4000 т. Самое время кричать: «Держи вора!» Но в Кремле решили не выносить сор из избы. Бартерный контракт в конце 1922 года тихо расторгли. Ленин списал неудачу на «ошибки» Наркомата внешней торговли.
Ильич продолжал флирт с Хаммером, посылая сигнал другим иностранцам: Советы открыты для западных инвесторов, приходите. Вернувшись из США, в мае 1922 года Арманд вновь напросился на аудиенцию к вождю, чтобы передать «письмо от американских рабочих, томящихся в тюрьмах». Он прихватил в Кремль и другой презент, купленный у старьевщика в Лондоне, — бронзовую обезьянку. Примат сидел на книге Дарвина «Происхождение видов», рассматривая зажатый в лапе человеческий череп. Поставив статуэтку на зеленое сукно, Ленин изрек совершенно не относящуюся к дарвинизму сентенцию. «Может наступить время, когда обезьяна поднимет с земли человеческий череп, удивляясь, откуда он взялся», — сказал он, имея в виду угрозу новой мировой войны.
Вскоре Хаммер попросил председателя советского правительства свести его с «хозяином» северной столицы Зиновьевым. Мол, предстоит поездка в Петроград, там он никогда не был, боится затруднений, «которые могут возникнуть со стороны местных властей» при получении в порту груза пшеницы и рудокопных машин. На его письме Ильич начертал резолюцию: «…Запишите имя Арманда Хаммера и всячески помогайте ему от моего имени, если он обратится». Зиновьев принял американца по первому разряду.
Октябрьским утром 1922 года рабочие асбестовой концессии отказались идти в шахту. Управляющий Лео Вольф, размахивая револьвером, требовал от бунтовщиков начать работу. Те, матерясь, жаловались на невыносимые условия труда: асбест приходилось доставлять на поверхность на собственном горбу, а добывать голыми руками. Тоннели не были оборудованы даже примитивной вентиляцией. Обещанное Хаммерами оборудование, вроде бы закупленное в Германии на $164 000, в Алапаевск не поступило. Не было даже элементарной спецодежды. Стачка разгоралась. И тут Хаммер обратился за помощью в ЧК. В декабре 1922-го уральские чекисты усмирили бунтовщиков.
Но делу это не помогло. Алапаевская концессия приносила по $20 000 убытка в месяц. Цены на асбест в 1923 году упали и не покрывали даже затрат на перевозку в Европу. Джулиус, который перебрался в Россию, чтобы помочь сыну, побывав на Урале, прямо сказал: «Вляпались!» Перед советскими правителями Хаммеры продолжали делать хорошую мину: мол, инвестиции идут, управление отличное, только порода бедная и конъюнктура подкачала. Но тучи сгущались. Надо было затыкать рот инспекторам из Наркомфина, которые нашли, что компания списывает большие суммы на личные расходы, предоставляет необоснованные скидки партнерам и переводит «третьим сторонам» деньги непонятно за что. А тут и правительственные чиновники в начале 1924 года известили Хаммеров о намерении расторгнуть договор.
Пора паковать чемоданы? У Хаммеров возникла идея получше. Они решили еще раз заработать на государстве. Оценили свои убытки от концессии в $445 000. Рассудили: РСФСР, конечно, не выплатит кэш, но разными схемами деньги отбить можно. Например, их фирма (теперь она называлась Alamerico) становилась агентом Наркомвнешторга в США, получая повышенные комиссионные с любой сделки между американским бизнесом и Советами. Они даже уговорили Генри Форда наделить их компанию эксклюзивными правами на продажу тракторов и автомобилей в СССР.
Власть закрывала глаза на провал уральской концессии и убытки по внешнеторговым контрактам, потому что взамен получала от Хаммеров деликатные услуги: канал вывоза денег и передачи их нужным людям на Западе. В переписке между Москвой и Чарлзом Рутенбергом, национальным секретарем Компартии США, с середины 1920-х годов замелькало имя Хаммеров. Правда, братская большевистская помощь по дороге худела. В 1925 году Рутенберг потребовал от Хаммеров вернуть $16 000, переведенных Коминтерном. Не без опасения к услугам «посыльных» относился и начальник ОГПУ Генрих Ягода. Но деваться было некуда, резидентура требовала финансовой подпитки из центра, и приходилось мириться с высокими комиссионными.
Превращать бюджетные средства в наличную инвалюту Арманд Хаммер умел легко и изящно. В Москве он получал векселя Госторга, то есть денежные обязательства советского правительства. С ними он отправлялся, скажем, в московское представительство Lloyds Bank и под эти гарантированные государством бумаги брал банковские векселя. Предъявленные в Лондоне, они превращались в наличные фунты стерлингов и могли тратиться на что угодно.
Иметь свой банк для обналички и иных деликатных дел всегда предпочтительнее. Такой случай подвернулся в Эстонии, с которой у СССР были вполне сносные отношения. Арманда не очень озаботило, что «Харью» (так назывался банк) последний год лежал на боку. Его прельстило, что первый взнос за контрольный пакет акций составлял всего $45 000. К тому же он заключил выгодный контракт с Москвой, по которому взял под закупку сливочного масла вексель Госторга на $10 млн. Деньги предстояло обналичить через приобретенный банк, покрутить и вернуть маслом со значительным дисконтом. Одного Хаммер не учел: пока шла возня с этой сделкой, «Харью», растеряв менеджеров, прекратил работать. В мае 1925 года эстонские власти закрыли «Харью» «в связи с прекращением им платежей». Хаммер к тому времени вложил в банк $150 000 (из денег Госторга), потеряв их безвозвратно.
Как Хаммеру удалось оправдаться? Для начала он разъяснил кремлевским визави, что покупал банк не ради себя, а для прорыва в торговле СССР с развитыми странами и перевода денег «товарищам». Правдоподобно звучал и аргумент про происки Запада. Ну и наконец, на четвертом году работы с большевиками Хаммер усвоил принятый в среде бывших революционеров прием: провалилось дело — надо заходить в высокие кабинеты с новой идеей и никогда не признавать себя виноватым. Наоборот, ссылаться на обстоятельства, бюрократизм, дремучесть людей. И требовать компенсаций через преференции в новом бизнесе.
Так он и поступил, затевая сразу после банкротства «Харью» «Американскую Промышленную Концессию» в Москве. Вся страна писала тогда карандашами, особо важные записи — карандашами химическими, которые требовалось послюнявить, чтобы запечатлеть мысль на века. Хаммер сыграл на потребностях советской бюрократии и набиравшей тогда силу кампании по ликвидации безграмотности. Конкурентов у придуманной им концессии не было: скромный цех Мосполиграфа выпускал мелкими партиями дрянные карандаши, которые постоянно ломались. Качественный продукт завозился только из Германии и стоил дорого. От Хаммера требовалось внести залог в $50 000, который возвращался при выпуске первой же партии карандашей. Площадка под фабрику выделялась в самой столице — 250 га на берегу Москвы-реки. Концессионер получил право экспортировать пятую часть выпущенной продукции, что бывало нечасто. Выписав специалистов и оборудование из Германии, Хаммер за несколько месяцев подлатал цеха бывших красильных и мыловаренных заводов Бони и Столярова, а на остальной территории заложил коттеджи для иностранных спецов.
Баланс за первый год работы концессии (на 1 сентября 1927 года), опубликованный газетой «Экономическая жизнь», выглядел как нельзя лучше. При капитале 710 000 рублей прибыль достигла 3,4 млн рублей, из которых 1,8 млн ушли в казну, а остальное — в карман Хаммеру. Он, кстати, продолжал считать, что СССР перед ним в долгу, оценивая свои прошлые потери в ₤170 000. Но и у советских чиновников были поводы для недовольства. Замнаркомторга СССР Хинчук 31 мая 1928 года, не скрывая обиды, писал, что хаммеровские карандаши заполонили весь рынок. Хотя они и дороже изделий Мосполиграфа, люди предпочитают покупать их как более качественные. Хозорганы постарались придавить концессионера, введя заградительные пошлины на американский кедр — сырье, используемое Армандом. Пришлось искать замену в русских лесах.
Не избежал капиталист и трений с персоналом. Неприятно удивил Хаммера директор-англичанин Петер Александер. 8 октября 1928 года управленец опубликовал записку. Он рекомендовал властям, во-первых, не привлекать в концессии авантюристов. Во-вторых, чтобы наводнить страну технологиями, сдавать иностранцам серьезные отрасли, а не «изготовление зубной пасты, женских курточек, карандашей».
Затеяв индустриализацию, Иосиф Сталин избавлялся и от нэпа, и от иностранных предпринимателей. К концу 1920-х крупные концессионеры покинули Россию. Кого-то, как золотодобытчиков из «Лена Голдфилдс», обвинили в шпионаже, у кого-то отобрали концессию без всяких разъяснений, как у американца Гарримана — марганцевые рудники на Кавказе. Хаммер оказался самым живучим, его карандашный бизнес дожил до 1930 года. Оставив особняк на Садовой-Спасской, 14, родителям, Арманд построил шикарный дом с огромной территорией и садом, расположенный, по словам хозяина, «недалеко от дворца сахарного короля, напротив Кремля». В глазах сталинских верхов он сохранил статус эксклюзивного иностранца благодаря новым деликатным обязанностям.
От реквизиций в Гохране оставалось еще немало «буржуйского барахла», а валюты для «большого скачка» требовалось все больше. На Западе продавать конфискат от имени страны было опасно: бывшие хозяева могли узнать свои вещи и истребовать их через суд. Другое дело, когда антиквариат выставлял «законный приобретатель». По версии Эпстайна, советский нарком торговли предложил Хаммеру заработать на реализации конфиската еще в 1925 году. Обещали 10% комиссионных, и одним из пробных лотов выступала известная картина из Зимнего дворца. Тогда выйти на внешние рынки не удалось. Но идея не умерла. Хаммеры копили добро в своих московских особняках. Огромные комнаты едва вмещали коллекцию живописи и икон, царские сервизы, яйца Фаберже.
В 1929 году многие предметы покинули СССР и были выставлены на продажу в нью-йоркской галерее Hermitage. Жаль, время роскоши ускользало, Америку накрывал кризис. Брат Арманда Гарри с досадой телеграфировал в Москву: «Как мы можем продать царские безделушки, когда биржевые маклеры выбрасываются из окон, а бывшие президенты корпораций продают с лотков яблоки?» А в 1931 году две родственницы последнего российского императора добились судебного запрета на продажу «собственности покойного царя».
И все же Арманд сменил Москву на Париж, а затем Нью-Йорк с легким сердцем. Он вывез не только ценности. В его кармане лежало постановление Совнаркома о досрочном выкупе его концессии и увеличении размера возмещения за нее до 1,66 млн рублей. Никто из иностранцев не получал ничего подобного. Близость к властям была щедро оплачена. Уезжая, Хаммер не хлопнул дверью, а лишь притворил ее. Через 15 лет, когда в Кремле задумаются о восстановлении страны после войны, он снова будет тут как тут со своими услугами и идеями.
«Как делаются миллионы?» — спросили Арманда Хаммера на вечеринке у миллиардера Пола Гетти. «Это не так трудно, — отвечал пожилой мультимиллионер, — надо просто дождаться революции в России. Как только она произойдет, следует ехать туда, захватив теплую одежду, и немедленно начать договариваться о заключении торговых сделок с представителями нового правительства. Их не больше трехсот человек, это не представит большой трудности».
На кремлевских башнях еще золотились двуглавые орлы, когда удача улыбнулась юному Арманду. Ему едва исполнилось двадцать три, и он только что получил диплом доктора медицины Колумбийского университета. По легенде, в 1921 году он приехал в Россию лечить голодающих. На самом деле он приехал делать бизнес. Еще в Штатах Хаммеры познакомились с большевистским эмиссаром Людвигом Мартенсом. Тот закупал у их компании Allied Drugs аспирин, кодеин и морфий для отправки в Россию.
Мартенс и объяснил Хаммерам, что с военным коммунизмом покончено и Советская Россия готова сотрудничать с иностранным капиталом. Большевики извлекли урок из Кронштадтского восстания и провозгласили новую экономическую политику, означавшую возвращение к рыночной экономике. В лексиконе вождей появилось слово «концессия». Вместо кухарок поднимать из руин промышленность призывались иностранцы. Бывшим собственникам и новым инвесторам сулили долгосрочную аренду шахт и заводов и договоры о разделе продукции.
Члену американской компартии Джулиусу Хаммеру с сыновьями терять было особо нечего. Allied Drugs едва сводила концы с концами. Мартенса выслали из Штатов. К счастью, он занял солидный пост в Москве. В России у Джулиуса был и другой знакомец — Борис Рейнштейн, с которым он познакомился в 1907 году на конгрессе 2-го Интернационала в Штутгарте.
Ехать в красную столицу надлежало не с пустыми руками. Арманд привез наркому здравоохранения Николаю Семашко набор хирургических инструментов. Рейнштейн, к тому времени возвышенный в Коминтерне и Профинтерне, не преминул доложить о «помощи американских коммунистов» Ленину, верившему в интернациональную солидарность трудящихся. Товарищ Мартенс, теперь председатель Главметалла, тоже не забыл о нью-йоркских знакомых. Как не свозить американского предпринимателя на Урал? Не беда, что новоиспеченный медик ничего не смыслит в горнодобывающем деле. Главное — есть «социальный заказ» партии на привлечение иностранного капитала плюс интерес cо стороны Allied Drugs.
Восемнадцатого сентября 1921 года Хаммер с Мартенсом прибыли в Екатеринбург и, сменив поезд на лошадей, двинулись в Алапаевск.
— Эту асбестовую шахту легко очистить от мусора, — убеждал Хаммера шеф Главметалла. — Асбест добывается взрывным способом и по железной дороге доставляется в Европу, где продается за хорошую цену.
Мартенс предложил Хаммеру концессию в виде дара, если тот сумеет поставить в Россию американскую пшеницу. Бесплатно? Ничуть не бывало. У Москвы не было валюты, но советское правительство обещало расплатиться пушниной, черной икрой, конфискованными ценностями «бывших». Плюс сулило 5% комиссионных с этой бартерной сделки.
Ленин одобрил идею Мартенса насчет концессии. Попав через Рейнштейна на прием к «кремлевскому мечтателю», Арманд, по правде говоря, сомневался, нужны ли ему асбестовые рудники в Алапаевске. Его представления о прибыльности шахт и рынке сбыта были почерпнуты из разговора в поезде с горным инженером из тех мест. Фирма у него совсем маленькая, опыта общения с советской бюрократией нет. К изумлению американца, вождь мирового пролетариата пообещал снять все вопросы по концессии на самом высоком уровне. По словам Хаммера, Ленин сказал: «…Если необходимо, я даже не буду дожидаться заседания Совнаркома. Такого рода дело легко решить по телефону».
Чем подкупил Ильича молодой американец? Асбестовая концессия прошла прицепным вагоном. Паровозом выступило обещание Хаммера привезти «голодающим уральским рабочим» миллион пудов хлеба. Договор, заключенный с Хаммером 27 октября 1921 года, Ленин оценил как «начало торговли» с Западом. От заместителя наркомвнешторга Ивана Радченко, составлявшего контракт, вождь требовал: «Мне сообщите, кого назначаете ответственным исполнителем, какие товары готовите, налегаете ли особенно на артистические и гохрановские и т. д. 2–3 раза в месяц присылайте мне отчеты: что привезено в порт».
Асбестовую концессию, третью по счету в Советской России, подарили Хаммерам и для пропаганды: мол, заходите все, страна открыта. Сам Ленин описал «обманку»: «Пусть это будет концессия, пусть даже фиктивная… Мы хотим показать и раструбить… что американцы клюнули на концессию». Арманд заблуждался, думая, что «обаял» хозяина Кремля. Он попросту попался на крючок Ленина, увидевшего в молодом американце «полезного буржуазного идиота», чья жадность поможет коммунистам вырваться из экономической блокады.
Молодой Хаммер воспользовался расположением Ильича по полной программе. Он включил в концессионный контракт обязанности правительства обеспечить его фирму помещениями, транспортом, вооруженной охраной. Заняв под офис бывший салон Фаберже на Кузнецком Мосту, 4, он научился говорить вальяжно и размеренно, подчеркивать свою значимость и знакомства на самом верху. Вернувшись в конце 1921 года в Нью-Йорк, Хаммер устроил фуршет для потенциальных инвесторов в шикарном отеле Commodore. Асбестовая концессия рекламировалась как процветающее предприятие (хотя там еще не добыли ни грамма), а будущее иностранного капитала в России — как надежное и прибыльное. Под впечатлением от услышанного банкиры согласились выдать ему ссуды на фрахт судов для доставки грузов через Атлантику и закупку пшеницы.
В мемуарах, изданных Хаммером на склоне лет, автор приукрасил ту историю до неузнаваемости. По его словам выходило, что первым пароходом в декабре 1921 года он привез зерно и, выгрузив его, взамен отправил меха и прочее. Скорее всего, так и было обещано большевикам до сделки. На деле же сначала отправились в Америку русские товары, утверждает, опираясь на документы, биограф Хаммера Эдвард Эпстайн. Семейство Хаммеров, не имея торговой сети и хоть какой-то стратегии продаж, предлагало их перекупщикам. Но в икре нашли консерванты, запрещенные в США, и ее пришлось «толкать» в Канаде. Меха уходили за полцены.
Пшеница же доплыла до России лишь к лету 1922-го и в количестве значительно меньшем, чем было обещано. Первая партия составила всего 4000 т. Самое время кричать: «Держи вора!» Но в Кремле решили не выносить сор из избы. Бартерный контракт в конце 1922 года тихо расторгли. Ленин списал неудачу на «ошибки» Наркомата внешней торговли.
Ильич продолжал флирт с Хаммером, посылая сигнал другим иностранцам: Советы открыты для западных инвесторов, приходите. Вернувшись из США, в мае 1922 года Арманд вновь напросился на аудиенцию к вождю, чтобы передать «письмо от американских рабочих, томящихся в тюрьмах». Он прихватил в Кремль и другой презент, купленный у старьевщика в Лондоне, — бронзовую обезьянку. Примат сидел на книге Дарвина «Происхождение видов», рассматривая зажатый в лапе человеческий череп. Поставив статуэтку на зеленое сукно, Ленин изрек совершенно не относящуюся к дарвинизму сентенцию. «Может наступить время, когда обезьяна поднимет с земли человеческий череп, удивляясь, откуда он взялся», — сказал он, имея в виду угрозу новой мировой войны.
Вскоре Хаммер попросил председателя советского правительства свести его с «хозяином» северной столицы Зиновьевым. Мол, предстоит поездка в Петроград, там он никогда не был, боится затруднений, «которые могут возникнуть со стороны местных властей» при получении в порту груза пшеницы и рудокопных машин. На его письме Ильич начертал резолюцию: «…Запишите имя Арманда Хаммера и всячески помогайте ему от моего имени, если он обратится». Зиновьев принял американца по первому разряду.
Октябрьским утром 1922 года рабочие асбестовой концессии отказались идти в шахту. Управляющий Лео Вольф, размахивая револьвером, требовал от бунтовщиков начать работу. Те, матерясь, жаловались на невыносимые условия труда: асбест приходилось доставлять на поверхность на собственном горбу, а добывать голыми руками. Тоннели не были оборудованы даже примитивной вентиляцией. Обещанное Хаммерами оборудование, вроде бы закупленное в Германии на $164 000, в Алапаевск не поступило. Не было даже элементарной спецодежды. Стачка разгоралась. И тут Хаммер обратился за помощью в ЧК. В декабре 1922-го уральские чекисты усмирили бунтовщиков.
Но делу это не помогло. Алапаевская концессия приносила по $20 000 убытка в месяц. Цены на асбест в 1923 году упали и не покрывали даже затрат на перевозку в Европу. Джулиус, который перебрался в Россию, чтобы помочь сыну, побывав на Урале, прямо сказал: «Вляпались!» Перед советскими правителями Хаммеры продолжали делать хорошую мину: мол, инвестиции идут, управление отличное, только порода бедная и конъюнктура подкачала. Но тучи сгущались. Надо было затыкать рот инспекторам из Наркомфина, которые нашли, что компания списывает большие суммы на личные расходы, предоставляет необоснованные скидки партнерам и переводит «третьим сторонам» деньги непонятно за что. А тут и правительственные чиновники в начале 1924 года известили Хаммеров о намерении расторгнуть договор.
Пора паковать чемоданы? У Хаммеров возникла идея получше. Они решили еще раз заработать на государстве. Оценили свои убытки от концессии в $445 000. Рассудили: РСФСР, конечно, не выплатит кэш, но разными схемами деньги отбить можно. Например, их фирма (теперь она называлась Alamerico) становилась агентом Наркомвнешторга в США, получая повышенные комиссионные с любой сделки между американским бизнесом и Советами. Они даже уговорили Генри Форда наделить их компанию эксклюзивными правами на продажу тракторов и автомобилей в СССР.
Власть закрывала глаза на провал уральской концессии и убытки по внешнеторговым контрактам, потому что взамен получала от Хаммеров деликатные услуги: канал вывоза денег и передачи их нужным людям на Западе. В переписке между Москвой и Чарлзом Рутенбергом, национальным секретарем Компартии США, с середины 1920-х годов замелькало имя Хаммеров. Правда, братская большевистская помощь по дороге худела. В 1925 году Рутенберг потребовал от Хаммеров вернуть $16 000, переведенных Коминтерном. Не без опасения к услугам «посыльных» относился и начальник ОГПУ Генрих Ягода. Но деваться было некуда, резидентура требовала финансовой подпитки из центра, и приходилось мириться с высокими комиссионными.
Превращать бюджетные средства в наличную инвалюту Арманд Хаммер умел легко и изящно. В Москве он получал векселя Госторга, то есть денежные обязательства советского правительства. С ними он отправлялся, скажем, в московское представительство Lloyds Bank и под эти гарантированные государством бумаги брал банковские векселя. Предъявленные в Лондоне, они превращались в наличные фунты стерлингов и могли тратиться на что угодно.
Иметь свой банк для обналички и иных деликатных дел всегда предпочтительнее. Такой случай подвернулся в Эстонии, с которой у СССР были вполне сносные отношения. Арманда не очень озаботило, что «Харью» (так назывался банк) последний год лежал на боку. Его прельстило, что первый взнос за контрольный пакет акций составлял всего $45 000. К тому же он заключил выгодный контракт с Москвой, по которому взял под закупку сливочного масла вексель Госторга на $10 млн. Деньги предстояло обналичить через приобретенный банк, покрутить и вернуть маслом со значительным дисконтом. Одного Хаммер не учел: пока шла возня с этой сделкой, «Харью», растеряв менеджеров, прекратил работать. В мае 1925 года эстонские власти закрыли «Харью» «в связи с прекращением им платежей». Хаммер к тому времени вложил в банк $150 000 (из денег Госторга), потеряв их безвозвратно.
Как Хаммеру удалось оправдаться? Для начала он разъяснил кремлевским визави, что покупал банк не ради себя, а для прорыва в торговле СССР с развитыми странами и перевода денег «товарищам». Правдоподобно звучал и аргумент про происки Запада. Ну и наконец, на четвертом году работы с большевиками Хаммер усвоил принятый в среде бывших революционеров прием: провалилось дело — надо заходить в высокие кабинеты с новой идеей и никогда не признавать себя виноватым. Наоборот, ссылаться на обстоятельства, бюрократизм, дремучесть людей. И требовать компенсаций через преференции в новом бизнесе.
Так он и поступил, затевая сразу после банкротства «Харью» «Американскую Промышленную Концессию» в Москве. Вся страна писала тогда карандашами, особо важные записи — карандашами химическими, которые требовалось послюнявить, чтобы запечатлеть мысль на века. Хаммер сыграл на потребностях советской бюрократии и набиравшей тогда силу кампании по ликвидации безграмотности. Конкурентов у придуманной им концессии не было: скромный цех Мосполиграфа выпускал мелкими партиями дрянные карандаши, которые постоянно ломались. Качественный продукт завозился только из Германии и стоил дорого. От Хаммера требовалось внести залог в $50 000, который возвращался при выпуске первой же партии карандашей. Площадка под фабрику выделялась в самой столице — 250 га на берегу Москвы-реки. Концессионер получил право экспортировать пятую часть выпущенной продукции, что бывало нечасто. Выписав специалистов и оборудование из Германии, Хаммер за несколько месяцев подлатал цеха бывших красильных и мыловаренных заводов Бони и Столярова, а на остальной территории заложил коттеджи для иностранных спецов.
Баланс за первый год работы концессии (на 1 сентября 1927 года), опубликованный газетой «Экономическая жизнь», выглядел как нельзя лучше. При капитале 710 000 рублей прибыль достигла 3,4 млн рублей, из которых 1,8 млн ушли в казну, а остальное — в карман Хаммеру. Он, кстати, продолжал считать, что СССР перед ним в долгу, оценивая свои прошлые потери в ₤170 000. Но и у советских чиновников были поводы для недовольства. Замнаркомторга СССР Хинчук 31 мая 1928 года, не скрывая обиды, писал, что хаммеровские карандаши заполонили весь рынок. Хотя они и дороже изделий Мосполиграфа, люди предпочитают покупать их как более качественные. Хозорганы постарались придавить концессионера, введя заградительные пошлины на американский кедр — сырье, используемое Армандом. Пришлось искать замену в русских лесах.
Не избежал капиталист и трений с персоналом. Неприятно удивил Хаммера директор-англичанин Петер Александер. 8 октября 1928 года управленец опубликовал записку. Он рекомендовал властям, во-первых, не привлекать в концессии авантюристов. Во-вторых, чтобы наводнить страну технологиями, сдавать иностранцам серьезные отрасли, а не «изготовление зубной пасты, женских курточек, карандашей».
Затеяв индустриализацию, Иосиф Сталин избавлялся и от нэпа, и от иностранных предпринимателей. К концу 1920-х крупные концессионеры покинули Россию. Кого-то, как золотодобытчиков из «Лена Голдфилдс», обвинили в шпионаже, у кого-то отобрали концессию без всяких разъяснений, как у американца Гарримана — марганцевые рудники на Кавказе. Хаммер оказался самым живучим, его карандашный бизнес дожил до 1930 года. Оставив особняк на Садовой-Спасской, 14, родителям, Арманд построил шикарный дом с огромной территорией и садом, расположенный, по словам хозяина, «недалеко от дворца сахарного короля, напротив Кремля». В глазах сталинских верхов он сохранил статус эксклюзивного иностранца благодаря новым деликатным обязанностям.
От реквизиций в Гохране оставалось еще немало «буржуйского барахла», а валюты для «большого скачка» требовалось все больше. На Западе продавать конфискат от имени страны было опасно: бывшие хозяева могли узнать свои вещи и истребовать их через суд. Другое дело, когда антиквариат выставлял «законный приобретатель». По версии Эпстайна, советский нарком торговли предложил Хаммеру заработать на реализации конфиската еще в 1925 году. Обещали 10% комиссионных, и одним из пробных лотов выступала известная картина из Зимнего дворца. Тогда выйти на внешние рынки не удалось. Но идея не умерла. Хаммеры копили добро в своих московских особняках. Огромные комнаты едва вмещали коллекцию живописи и икон, царские сервизы, яйца Фаберже.
В 1929 году многие предметы покинули СССР и были выставлены на продажу в нью-йоркской галерее Hermitage. Жаль, время роскоши ускользало, Америку накрывал кризис. Брат Арманда Гарри с досадой телеграфировал в Москву: «Как мы можем продать царские безделушки, когда биржевые маклеры выбрасываются из окон, а бывшие президенты корпораций продают с лотков яблоки?» А в 1931 году две родственницы последнего российского императора добились судебного запрета на продажу «собственности покойного царя».
И все же Арманд сменил Москву на Париж, а затем Нью-Йорк с легким сердцем. Он вывез не только ценности. В его кармане лежало постановление Совнаркома о досрочном выкупе его концессии и увеличении размера возмещения за нее до 1,66 млн рублей. Никто из иностранцев не получал ничего подобного. Близость к властям была щедро оплачена. Уезжая, Хаммер не хлопнул дверью, а лишь притворил ее. Через 15 лет, когда в Кремле задумаются о восстановлении страны после войны, он снова будет тут как тут со своими услугами и идеями.
